Марш энтузиаста — Генри Марш

Кавалер Ордена Британской империи, нейрохирург Генри Марш вспоминает, чем его встретил Киев в начале девяностых, и рассказывает, что предстоит испытать человеку, который решится открыть в Украине частную клинику.

Впервые я приехал в Киев зимой 1992-го, вскоре после развала Советского Союза. Один английский бизнесмен хотел продать Украине медицинское оборудование. Он собирался взять с собой в Киев британских специалистов, готовых прочитать пару лекций о современной нейрохирургии, а заодно — об оборудовании, без которого в современной нейрохирургии ну никак не обойтись. Дядя этого бизнесмена работал педиатром в одной из клиник и посоветовал племяннику обратиться к нам — вдруг найдутся желающие съездить в Украину.

Телефонистка в регистратуре, поставленная в тупик вопросом, не хочет ли кто из нейрохирургов на следующей неделе смотаться в Киев, переадресовала звонок моей секретарше Гейл. Та заслуженно пользовалась репутацией человека, способного решить любые проблемы.

Я разбирался с бумагами у себя в кабинете, когда в дверях показалась голова Гейл.

-Хотите поехать в Украину в следующий четверг?

— Конечно, нет! — сказал я с некоторым удивлением. -В четверг у меня прием. И вообще, заранее предупреждать надо.

— Да ладно вам! Говорите, что интересуетесь Россией, а сами там никогда не были.

Это было на нее не похоже. Обычно Гейл больше всех ворчит, когда я отменяю прием: ей приходится отвечать на звонки расстроенных пациентов и переносить все встречи.

— Ну, хорошо, поеду, — сдался я.

И вот мы отправились в Украину — я и еще двое моих коллег. Украина недавно объявила о независимости, но никто не понимал, что это значит. Ясно было только, что в стране хаос, а ее экономика на грани краха.

В Киеве нас отвезли в Институт нейрохирургических исследований, огромное уродливое здание, где плохо освещенные коридоры сплетались в бесконечный мрачный лабиринт. Стены украшали внушительные экспозиции с достижениями советской нейрохирургии. Зернистые черно-белые снимки мужественных докторов в высоких белых колпаках перемежались серпами и молотами, красными звездами, пропагандистскими лозунгами и картинами, посвященными Второй мировой войне. Все вокруг, и в первую очередь здание, пропитавшееся запахом дешевого табака и каким-то тошнотворным антисептиком, отдавало безысходностью и упадком.

Мы покорно бродили по лестницам и коридорам и едва ли встретили на своем пути хотя бы одного пациента. Зато персонал попадался на каждом шагу. Секретари и медсестры чинно восседали за столами, но столы пустовали, как пустовали и койки. Ничто не говорило о том, что здесь оперируют. Мы просили показать нам операционные — и слышали в ответ отговорки. Оказывается, все они были закрыты на ремонт.

Было очевидно, что советская нейрохирургия в своей изоляции отстала от западной на много десятилетий. Но профессора, водившие нас по больнице, считали своим долгом пересказывать мифы о превосходстве всего советского над западным. Мне было неловко за их бахвальство, я сердился на них и досадовал.

Мы прочитали лекции, как и собирались. Слушатели задали нам несколько вопросов, и стало понятно, что аудитория совершенно не понимает того, что мы пытаемся объяснить. Мы вернулись в гостиницу, стараясь незаметно проскользнуть мимо девиц, надеявшихся немного подзаработать на туристах с Запада, и засели в одном из наших номеров. Там мы опустошили пару бутылок виски из дьюти-фри: мы видели своими глазами одно, рассказывали нам другое, и сюрреалистическая разница обескураживала.

На следующий день гид спросил, нет ли у меня особых пожеланий.

— Мне говорили, что здесь есть травматологическая больница, — ответил я. — Можно ее посмотреть?

Я хотел увидеть рутинную работу. В институте ею и не пахло. Может быть, она кипит в отделении экстренной помощи, и я смогу понять реальное состояние дел в украинской нейрохирургии?

Больница находилась на окраине города. Мы пробирались к ней через пустырь с полуразрушенными домами и исполинскими трубами непонятного предназначения — неизменными спутниками всех советских городских пейзажей. Старые разбитые «лады», «москвичи» и «волги» были припаркованы как попало. С одной стороны больницы находился обветшалый рынок: на прилавках ободранных ларьков стояла дешевая косметика и водка. Как я потом услышал, торговцы на рынке платили директору больницы мзду за аренду, и это был важный источник дохода для чиновников из городского управления здравоохранения.

Мы приехали на место ближе к вечеру. Смеркалось, со свинцового неба падал снег. Все вокруг было серым и невзрачным, как это бывает только в советских городах. Десятиэтажная больница, рассчитанная на восемьсот мест, выглядела убого в сравнении с величественным, хоть и заброшенным, институтом. Ее построили всего десять лет назад, а казалось — не меньше ста. Электричество давали с перебоями, и здание почти полностью погрузилось в кромешную тьму. Повсюду разило нашатырем — это было единственное чистящее средство. Возникало ощущение, что здесь нет ни души.

Меня отвели в одну из темных операционных — огромное, похожее на пещеру помещение с большим окном, откуда открывался вид на руины, как после бомбежки. В тусклом вечернем свете, пробивающемся сквозь окно операционной, мелькали снежные хлопья.

Хирург «оперировал» пациента, который после несчастного случая несколько лет назад остался практически полностью парализованным. Рядом с хирургом на небольшом подносе лежали старые инструменты, будто подобранные на свалке металлолома.

Пациент лежал на боку, укрытый какой-то тканью с выцветшим узором. Хирург вставлял в позвоночник большие иглы и через них вводил в позвоночный канал холодный физраствор. Видимо, физраствор должен был стимулировать восстановление функции спинного мозга, и рефлекторные движения ног парализованного от этих инъекций были встречены радостными возгласами — лечение «работало».

Любой западный врач сказал бы, что эта процедура абсурдна и нелепа, даже безумна. Гораздо поздней я понял, что здешние доктора еще не осознали разницу между традиционной и альтернативной медициной. В Украине я собственными глазами видел, как астму лечат радоновыми ингаляциями, а слепоту — стимуляцией зрительного нерва. Когда мы пробирались по темному коридору, ко мне подскочил энергичный молодой человек.

— Это нейрохирургическое отделение, — сообщил он на ломаном английском. — Здесь все ужасно. Вы можете помочь? — сказал молодой человек.

Так я познакомился с Игорем Курильцом. В отделении Игоря условия были еще хуже, чем в престижном Институте нейрохирургии. Большинство пациентов с параличом и серьезными травмами умирали. Совершенно ненужные примитивные операции были тут в порядке вещей.

Вскоре Игорь поехал в Лондон, где три месяца наблюдал, как я работаю. Днем он ходил на операции, а ночью ксерокопировал мою медицинскую библиотеку. Еще он записывал каждое мое слово, словно я был ветхозаветным пророком. Его рвение порой смущало меня и казалось старомодным. Иногда оно даже утомляло. Но Игорь был идеальным учеником.

Увидев его в темном коридоре киевской больницы скорой помощи, я сразу понял, что мой новый знакомый — человек неординарный. Украинцы в основном довольно флегматичны. На людях они ведут себя отстраненно. А безграничное упорство Игоря впечатляло. Он был худой как щепка. Его карие глаза буравили собеседника насквозь, лицо, часто суровое, мгновенно смягчалось, когда он улыбался, как ребенок.

Его отец, выходец с Западной Украины и убежденный националист, работал инженером и передал сыну независимый и неугомонный характер. Игорь окончил школу в Новом Раздоле, «спальном» городке к югу от Львова, большинство жителей которого трудились на огромном заводе минеральных удобрений. Потом он изучал медицину в Ивано-Франковске, работал врачом в Новосибирске и Киеве. В Новосибирске один из наставников сказал Игорю, что если он хочет добиться

успехов в медицине, ему нужно учить английский. Так Игорь стал слушать радио Би-би-си и самостоятельно выучил язык. Я был первым носителем английского, которого он встретил.

Поработав со мной в Лондоне, Игорь вернулся в Киев. «Все должно измениться! — сказал он мне перед отъездом. — Не только оборудование, но и образ мыслей. Все!»

По приезде Игорь узнал, что его покровитель, академик Ромоданов, умер, и за освободившееся место развернулась настоящая битва среди профессоров. Это было не лучшее время, чтобы заявить об отсталости и примитивности украинской нейрохирургии. Игорь не стал отмалчиваться и нарушил тем самым все правила субординации: его непосредственный начальник претендовал на пост директора института.

В следующие несколько лет Игорю пришлось очень тяжело: он пытался реорганизовать свое отделение по западному образцу. На него посыпались официальные предупреждения, проверки из всевозможных инстанций и звонки с угрозами. Какое-то время он даже опасался за свою жизнь и ночевал в разных местах.

Я чувствовал, что моя наивная благотворительность породила больше проблем, чем помогла решить. И все же я просто не мог бросить Игоря в беде. Из Лондона в Киев я привозил подержанное медицинское оборудование. Из Киева в Лондон я отправлял на стажировку его младших сотрудников.

Наконец, отделение Игоря было полностью оборудовано в соответствии с западными стандартами. Понемногу Игорь становился известен, к нему ехали пациенты — и в итоге он оказался крайне непопулярен в среде заслуженных украинских медиков. Не раз, придя на работу, Игорь узнавал, что весь персонал его отделения уволили. Но он как-то умудрялся оперировать дальше.

Со временем Игорь понял, что для профессионального роста ему нужна полная независимость. Его не интересовала коммерческая сторона дела, и он все еще верил в государственную систему здравоохранения, где проработал столько лет. Тем не менее он решил открыть частную медицинскую практику.

Насколько я могу судить, для того чтобы добиться успеха в Украине, нужно уметь быстро принимать смелые решения. Однажды ночью, когда главврач больницы праздновал день рождения, а большинство персонала основательно захмелело, Игорь и его команда вызвали грузовик и вывезли на нем все свое оборудование. Большей частью оно поступало с Запада как благотворительная помощь, его юридический статус был темен, и Игорь всерьез беспокоился, что больничное начальство его не отдаст. В тот же день Игорь и все работавшие с ним врачи уволились. Проснувшись утром после дня рождения, главврач обнаружил, что Игорь, его персонал и оборудование исчезли.

Следующие два года Игорь вместе с одним львовским бизнесменом владел частной клиникой. Бизнесмен сколотил начальный капитал на поставках камчатского леса и как-то исхитрился получить от Европейского банка реконструкции и развития ссуду в полтора миллиона долларов. Эти деньги он потратил на довольно странный, кое-как построенный комплекс на окраине Львова. Комплекс состоял из маленькой больницы, гостиницы с конференц-залом и большого дома, где жил сам бизнесмен со своей молодой красавицей-женой. Ему нужно было выплачивать кредит, и он надеялся, что доходная медицинская практика Игоря ему в этом поможет. Но Игорь хотел вкладывать всю прибыль в обустройство больницы, и через некоторое время их деловой союз распался.

А потом бизнесмен умер, оставив молодую красавицу-жену с кучей долгов. Незадолго до смерти он жаловался мне, что с Игорем совершенно невозможно работать. Боюсь, он был недалек от истины: Игорь всегда думал только о нейрохирургии.

После этого два года Игорь был официально безработным, хотя время от времени оперировал в клинике другого доктора. В конце концов он договорился — кто бы мог подумать! — с СБУ и арендовал помещение в их ведомственной больнице в центре Киева, довольно приличной по украинским меркам. К тому моменту Игорь заработал достаточно денег и приобрел участок земли на окраине столицы, где собирался (и до сих пор собирается) с нуля возвести клинику.

Тому, кто хочет заняться этим бизнесом в Украине, следует заранее знать, что для этого необходимы две вещи: не бояться бюрократии и быть готовым обходить ее с флангов. Игорь с самого начала решил не давать взяток. Спустя семь лет и сорок томов бумаг он все еще не может понять, где же заканчиваются чиновники от медицины и строительства. Кажется, ему осталось пройти еще пару десятков кабинетов.

Post Author: admin